Берлинский транзит - Страница 30

Комиссар подозвал офицера, стоявшего на некотором расстоянии от них.

— В описи личных вещей есть мобильный телефон?

— Нет, — ответил офицер, заглядывая в список, — ему бы не разрешили взять телефон с собой в палату.

— Узнай, где его телефон, — приказал комиссар.

Офицер кивнул и поспешил в здание больницы. Он видел, в каком состоянии находится Реннер.

— Я думаю, что преступники пытались узнать какие-то факты из жизни убитого преступного авторитета, — сказал Дронго, — и боюсь, что парень стал жертвой противостояния двух криминальных группировок. Очевидно, другая сторона все еще пытается контролировать ситуацию. Это как раз то, о чем я вам говорил. Отсюда вывод: мои предположения оказались отчасти правильными. Обоим пассажирам, находившимся в нашем вагоне, я сказал о важных документах, которые вез с собой Георгий Цверава. Если кто-то из них успел позвонить и сообщить об этом, то боюсь, что сюда он приехал для того, чтобы узнать все подробности. Или убрать опасного свидетеля.

— Обоим пассажирам вернули мобильные телефоны и повезли их в отель «Штайнбергер», — сказал комиссар. — Может, забрать их аппараты и проверить, кому они звонили?

— Нет, — возразил Дронго, — это ничего не даст. Если там умный координатор, а он должен быть умным человеком, то он не станет звонить по своему телефону. Глупо и нерационально. Скорее он воспользуется любым другим аппаратом. Сейчас купить карточку можно в любом магазине. Да и телефоны продаются везде. Я уж не говорю, что можно просто позвонить из отеля. Нет, их телефоны нам ничего не дадут.

Вернулся запыхавший офицер и доложил, что телефона у погибшего не было. Комиссар перевел его слова Дронго.

— Очевидно, он выбросил свой аппарат, когда повредил ногу, — предположил Дронго, — или успел отдать его своему напарнику, чтобы его связи не могли вычислить. Значит, сообразил сразу. Тогда тем более непонятно, откуда убийца узнал о нахождении Хадырова в этом месте. Я об этом не говорил, так как и сам ничего не знал. Ни Гаврилко, ни Лакшина об этом тоже не знали. Вот вам еще одна загадка.

— Выходит, следили, — предположил комиссар, — или нас подслушали в вагоне, когда мне докладывали о нем. Там было много людей, а мы громко разговаривали. Это мог услышать кто-то из поездной бригады.

— Тогда вам тем более нужно усилить охрану оставшихся пассажиров. Хорошо, если они случайные люди и не имеют никакого отношения к происходящим событиям. А если нет?

— У меня может быть еще один подозреваемый, — угрюмо сказал комиссар, — он все знает, все точно рассчитывает и сам предложил свои услуги, чтобы окончательно нас запутать.

— Вы говорите обо мне?

— Да. Вы идеально подходите на роль координатора этих чудовищных преступлений. Умный, талантливый профессионал, который умеет считать на два хода вперед. Вы знали, куда мы едем, это ваш план мы сейчас претворяем в жизнь. Разве не так?

— Так, — согласился Дронго, — все правильно. Предают только свои, гласит поговорка. Но тут есть один момент. Я слишком известный эксперт, чтобы в мои годы рисковать репутацией и устранять пусть даже такого знаменитого преступника, как Жора Бакинский. В этом случае я бы не оказался в соседнем купе. Это исключено абсолютно.

— Возможно, вы правы, — тяжело вздохнул комиссар, — но теперь я уверен, что мне нужно придумать свой собственный план и не говорить о нем никому, даже Виммеру, чтобы быть абсолютно уверенным в его реализации.

— Нам еще нужно просмотреть видеозаписи с вокзала, — напомнил Дронго, — и не забывайте, что у нас мало времени. Скоро поезд пойдет обратно в Москву.

— У нас все равно нет никаких доказательств. И даже подозреваемых, — заметил комиссар, поворачивая голову, чтобы отыскать, куда можно было бы выбросить окурок.

В Германии нет привычных мусорных ящиков. Здесь это серебристые контейнеры, разделенные на отсеки. Один из них для бумаги и картона, другой для пластика, третий для стекла, четвертый для пищевых отходов. Приученный к подобному разделению мусора и вообще к порядку, комиссар не мог выбросить окурок в другой мусорный контейнер или вообще на землю. А в здании больницы курить было запрещено. Он потушил сигарету, достал листок бумаги и завернул в него окурок, чтобы потом выбросить его у себя в кабинете. Положил все в карман. Даже несмотря на свое подавленное настроение, он не стал выбрасывать окурок рядом с больницей.

Послышались завывания полицейских машин.

— Все, — сказал Реннер, — они уже приехали, мы можем уезжать.

Он подозвал своего офицера.

— Остаешься здесь. Все проверить. Узнайте подробно про телефонные звонки за последний час или два. Может, про этого больного спрашивали, интересовались, в какой палате он находится. Допросите ушедшего сотрудника полиции. Запишите его фамилию, пусть ему объявят дисциплинарное взыскание. И пусть эксперты осмотрят палату.

Он сел в машину, с силой захлопнув дверцу. Дронго сел с другой стороны. Молодой водитель даже поежился. Очевидно, почувствовал настроение комиссара. Обратно в Берлин они возвращались даже быстрее, чем сюда. Все молчали, обдумывая произошедшее. Реннер тяжело сопел и, не выдержав, достал очередную сигарету. Ему уже несколько раз делали замечания за курение в полицейских машинах и в управлении, но он не мог бросить своей вредной привычки. Водитель промолчал: он знал, что в таких случаях лучше не спорить с комиссаром.

Когда они вошли в кабинет Реннера, там был старший следователь Виммер. Он уже знал о случившемся в больнице Нойенхагена.