Берлинский транзит - Страница 25

— Попытайтесь, — согласился комиссар, — но в этом случае наша полиция не имеет никакого отношения к вашей авантюре. Договорились?

— Вполне. Где сейчас находится герр Гаврилко?

— Одиннадцатый кабинет, с правой стороны. Лакшина в девятнадцатом, чуть дальше.

— Прекрасно. Сейчас что-нибудь придумаю.

Дронго быстро вышел из кабинета комиссара в коридор, где находились комнаты для допросов свидетелей и подозреваемых. В одиннадцатом кабинете за столом, наклонив голову, что-то писал Гаврилко. У него был мелкий почерк, с наклоном налево, что свидетельствовало об упрямстве и мстительности, заложенных в его характере. Услышав звук открываемой двери, он поднял голову, тут же опустил ее и автоматически пробормотал:

— Добрый день.

— Здравствуйте. — Дронго присел напротив.

Гаврилко закончил писать.

— Что вам нужно? — спросил он. — Кажется, вы тоже пассажир из нашего вагона. Вас тоже арестовали?

— Нет. Меня никто не арестовывал. Но и вас никто не арестовывал. Вы можете даже ничего не писать. Просто выбросить ручку, убрать бумагу и, поднявшись, уйти отсюда.

— А на выходе меня сцапают и посадят за попытку бегства… Сколько там дают? У нас плюс три года. А здесь, наверно, гораздо строже.

— Откуда вы так хорошо знаете Уголовно-процессуальный кодекс? — поинтересовался Дронго. — Вы юрист по образованию?

— Нет. Я бизнесмен. Но моя работа связана с добычей камня в карьерах. А там работают в основном заключенные из соседних колоний. Поэтому я прекрасно знаю, сколько дают за попытку побега.

— Как интересно получается, — громко сказал Дронго. — В нашем вагоне убили известного преступного авторитета; и среди трех пассажиров, которые, конечно, случайно находились в вагоне, один является экспертом по вопросам преступности, вторая — главный психиатр и занимается особенностями психики осужденных, а третий — контролирует карьеры, где работают заключенные. Такие совпадения возможны?

— Это меня не интересует, — заявил Гаврилко, — и вы мне мешаете. Я уже заканчивал писать свое объяснение.

— Все, больше не буду мешать. Но хочу сказать вам, что вы напрасно так бурно на все реагируете. Погибший был слишком известным человеком. И боюсь, что теперь вас будут искать не сотрудники немецкой полиции, а люди гораздо менее терпимые и приятные.

— Зачем вы мне это говорите? — насторожился Гаврилко. — Хотите напугать меня еще больше?

— Нет. Просто предлагаю выход. Нужно спокойно отдохнуть и переждать, пока полиция найдет преступников или хотя бы постарается вас обезопасить. Будет лучше, если вы сегодня останетесь в Берлине. Но, разумеется, не один. Будет лучше, если мы, все трое, останемся в городе хотя бы на сутки.

— В этой комнате под надзором полиции? — нервно спросил Гаврилко.

— Нет, не в этой комнате, — терпеливо пояснил Дронго, — я полагаю, что мы можем снять номера в каком-нибудь отеле, где будем под присмотром немецкой полиции. А завтра утром мы спокойно отправимся по своим делам…

Гаврилко хотел возразить и даже открыл рот, чтобы начать излагать свое категорическое несогласие с подобным предложением, когда Дронго, не давая ему возразить, добавил:

— Если кто-то из нас уедет, то это будет не просто подозрительно и вызовет соответствующую реакцию со стороны здешней полиции, которая наверняка установит за нами наблюдение, но и привлечет ненужное внимание бандитов. И самое главное, — он импровизировал на ходу, — у погибшего нашли какие-то важные документы. Впрочем, решать все равно вам.

— Если вы так думаете… — нахмурился Гаврилко. — Когда я вспоминаю об этой трагедии, у меня кровь стынет в жилах. Такой глупый литературный оборот, но это правда. И особенно жалко женщину. Она была такой красивой дамой и очень молодой. Ее так безжалостно убили.

— Да, — ровным голосом согласился Дронго, — хотя насильственная смерть и в пожилом возрасте штука неприятная.

— Но мужчине было хотя бы за шестьдесят, и он уже пожил на свете. А этой молодой женщине было не больше тридцати пяти. Такое несчастье…

— Как вы решили? — Дронго не хотелось комментировать слова Гаврилко. Если бизнесмен имеет какое-то отношение к смерти пассажиров, то он лицемер и подлец. А подыгрывать такому человеку было неприятно. Если же не имеет, то может действительно испугаться и отказаться вообще оставаться в Берлине. Следовало проявить некоторую сдержанность.

— Я еще ничего не решил, — признался Гаврилко. Немного помолчал, а затем неожиданно спросил: — А какой отель, вы думаете, нам предложат?

— Не знаю, — улыбнулся Дронго, — но полагаю, что приличный. И платить нам придется самим. Но я думаю, что две сотни евро не слишком большая плата за личную безопасность. А вы как считаете?

Гаврилко судорожно вздохнул и, схватив ручку, снова начал лихорадочно писать. Дронго подумал, что таким способом этот маленький человечек отгоняет большой страх.

Сыщик поднялся и прошел к девятнадцатому кабинету, где находилась Лакшина. Стоявший недалеко от дверей сотрудник полиции слегка кивнул, разрешая ему войти.

Дронго вошел в комнату. Лакшина сидела на стуле и складывала из чистого листа бумаги небольшой кораблик. Он даже улыбнулся, увидев, как она поставила творение своих рук на стол.

— Чему вы улыбаетесь? — спросила Лакшина.

— Красивый кораблик, — пояснил он, — так и хочется уплыть на нем куда-нибудь далеко-далеко. С точки зрения психиатра, вы невольно себя выдаете.

— А может, я делаю это намеренно, чтобы наблюдающие за мной немецкие специалисты пришли к однозначному выводу насчет меня? Депрессия, одиночество и масса комплексов — вот идеальный портрет женщины, которой далеко за «двадцать».